Мозгошмыги, жидкая удача и старость не радость в "Гарри Поттере и Принце-полукровке" Дэвида Йейтса

Режиссер Дэвид Йейтс ставит "Гарри Поттера" уже второй раз, и все у него получилось, вплоть до признания Ватикана. Впереди — "Дары смерти", разъятые на две части, что понятно и вне коммерческого контекста, поскольку велико число тех, кто полагает, что было бы по-свински вот так разом схлопнуть эпопею, на которой вместе с ее персонажами выросло целое поколение. Принцип хронологической совместимости с читателем, заложенный писательницей Роулинг в принцип ее саги, сработал и в кино.

Ученики Хогвартса не миновали положенных стадий взросления: тягу к опасным вылазкам, восторг открытия мира и кураж его освоения последовательно сменяли ирония, прорезавшаяся синхронно пубертату, и печаль, неизменно сопровождающая окостенение героя в фигуру мифологическую. Гарри Поттер постепенно как влитой сел в модель жертвенного, едва ли не христианского мифа. Поэтому мрачность, в которой упрекали одни и находили прелесть другие, сгущается для Поттера еще сильнее, в то время как для остальных персонажей время по-прежнему летит незаметно.

На контрасте этих разных атмосфер, в которых существуют герои " Принца полукровки " , держится многое. Особенно ясно в шестой серии становится то, насколько выигрывает жанровая жуть, ее мертвецы по обочинам и зловещая ее тишина, когда центральный характер усложняется. "После всех этих лет я просто иду куда скажете " . — К нынешнему фильму у молодого Поттера во взгляде читается некоторая обреченность, не сказать — затравленность.

Рядом с седобородым Дамблдором он больше не выглядит ни юным, ни воодушевленным. Страсть к приключениям иссякла вместе с детством. Поттер превратился в пожилого стоика, придавленного бременем своего предназначения, усомниться в котором он теперь уже не имеет права. И этот горький стоицизм железным занавесом, мантией невидимкой отделяет его от присущих возрасту мелодрам и трагикомедий.

Рон Уизли, рыжий, ражий и инфантильный, тот способен налакаться приворотного зелья, но не Поттер, который с тихой мукой смотрит на юмористическое созревание приятеля, на лирические муки Гермионы и сам, бывает, вздыхает по Джинни Уизли, но как-то очень издалека. Волшебная рутина наконец стала тем, чем и являются повседневные обязанности и занятия, пусть даже это чтение свежего "Придиры" со снимками, галдящими и глазеющими на тебя, или несанкционированный вылет на метле.

Поттер, впрочем, все больше трансгрессирует под руку с Дамблдором, нежели седлает метлу. Близнецы Фред и Джордж Уизли превратили увлечение веселой магической дурью в доходное предприятие, открыв собственную лавку чудес. Даже появление нового персонажа, Горация Слизнорта, эффектно только в первый раз, когда тот трансформируется перед Гарри из какого-то допотопного кресла со ступнями в гладенького толстячка.

Это знакомство из взрослого мира, почти лишенного очарования, но полного грязной работы, где невозможны никакие обольщения: ни сильная ненависть, ни большая любовь. Тем сильнее работают сцены, где ловко увязаны комизм и лирика: прощание с любимцем Хагрида, погибшим пауком, который малюткой был не больше пекинеса, мечтательные откровения Полумны о мозгошмыгах, а также поэтическая исповедь Слизнорта, которому сливочное пиво развязало язык, и он готов сдать Поттеру свои воспоминания в колбочку, как анализы.
Источник